Теплый рассказ. Я обещал тебе сапожки. Старшему брату Владимиру посвящается. Брат мой Волька

Старшему брату Владимиру посвящается

Брат мой Волька, шестнадцати лет от роду, уже полгода работал учеником в сапожной мастерской. В мастерской Волька готовил шпагат для починки обуви: крепко натягивал его и обрабатывал растопленным пахучим варом. Темный вар не сразу отмывался, поэтому руки его были всегда в черную полоску.

Весной он начал приносить работу на дом. Волька вынимал приготовленные деревянные пластинки, срезал с одной стороны откос специальным сапожным ножом и резал на тонкие деревянные гвозди всю пластинку. Всю весну, вечерами, я всегда была рядом с ним, наблюдала за его работой и старалась ему помогать, подавая инструменты или складывая готовые деревянные шпильки в коробку.

Потом он стал приносить гнутые железные гвозди разных размеров, и несколько вечеров учил меня выпрямлять их. Мы выкладывали гвозди на железные пластинки, и Воля давал мне маленький молоточек.

— Крепко держи левой рукой гвоздь за шляпку, и все время поворачивай, – учил он меня.
— Дзинь!- отвечал ему мой молоточек.
Я, семилетняя девочка, очень старалась. Иногда попадая молоточком по пальцам, но все-таки, я научилась их выпрямлять! Наконец все гвозди выпрямили.

-Когда-нибудь, когда я научусь, то сошью тебе сапожки… — задумчиво пообещал Волька, решив таким образом, меня похвалить.
Я улыбнулась в ответ.

В начале лета я очень сильно заболела. Лежала с сыпью и температурой 40 градусов. Начался бред. Мама вызвала врача.
— Скарлатина, – сказал старенький доктор, осмотрев меня.
— Это серьезная, заразная болезнь. Срочно надо в больницу, — продолжал он, обращаясь к маме.

Меня увезли в больницу. В больнице сказали, что пробуду там я 40 дней, а десять дней из них я буду находиться на карантине, от всех отдельно, в боксе.
В приемном отделении меня остригли наголо, сняли с меня совершенно всю одежду и одели в рубашку с фиолетовым чернильным штампом внизу.

Я заплакала. Меня привели в крошечную отдельную комнатку, смежную с палатой. В комнатке — болезненная белизна замкнутого пространства без окон, поглотившая в себя кровать, тумбочку и …горшок.

Вечером, вернувшийся с работы Волька, узнал, что меня увезли в больницу… Он очень переживал.
– Что же делать? А вдруг она там умирает, а мы тут сидим?… — задергал он всех вопросом.
Утром он отпросился с работы, и на своем стареньком, скрипучем велосипеде поехал в областную больницу искать меня.

Он нашел окно палаты, и спросил обо мне. Кто-то из детей ответил, что я в боксе и не могу подойти. Испуганный Волька бросился к врачам.
– Жива она, жива. Сделали укол и дали лекарства, температура немного понизилась. Она на постельном режиме, — объяснил ему врач.
И он уехал, немного успокоившись.

Волька, дорогой мой Волька! Он ездил почти каждый день после работы ко мне в больницу, подходил к окну палаты.
— Как там Аля? – спрашивал он у детей.
Они мне стучали в дверь, говорили, что брат пришел, но я не могла с ним повидаться.
— Мне стало лучше, передайте ему, — просила я через стенку.

Через неделю мне стало действительно лучше. Я уже начала вставать, тошноты не было, голова не кружилась, ноги не тряслись. Оказывается, если встать на кровать, то можно заглянуть через стекло в соседнюю палату. Наконец я осмелилась, встала на цыпочках на кровать, держась за ее спинку, и заглянула через стекло в соседнюю палату.

Увиденное потрясло меня : в соседней палате веселые дети хохочут, разговаривают и даже кувыркаются на кроватях! Палата была общая — мальчики и девочки 5-8 лет. Мне так захотелось в эту палату. И так же кувыркаться !
Я уже было решила попробовать совершить один кувырок, но одно обстоятельство не дало мне это сделать…

И вот настал день, когда меня перевели из бокса в палату. Я сразу же подружилась с девочками и была очень рада. На окне в палате была натянута тонкая сетка от мух, и я часто подходила к окну, чтобы посмотреть на улицу. Стояло жаркое лето, окно было раскрыто, только мешала сетка.
Утром приехал Волька, стоял поодаль с велосипедом, я его сразу увидела. Подошел он к окну и молчит. И я молчу. Он не узнал меня, не знал, что я теперь –лысая…

-Воль, это я, — наконец произнесла я и прижалась лбом к сетке.
Он тоже прижался лбом к сетке и несколько секунд мы стояли молча.
— Алька, моя Алька, жива! А я тебя не узнал! –враспев произнес он, немного запнувшись в конце.
Он мельком взглянул на мою бритую голову, на которой еще десять дней назад были косички.

-Как ты похудела, одни глаза остались… Как ты здесь?- быстро добавил он.
У меня покатились слезы и закапали на рубашку.
–Сейчас хорошо, а в боксе плохо было, — шмыгнув носом, ответила я.
— Чего тебе принести? Тебе надо поправляться, в первый класс идти скоро… Пряников принести? – спросил он.

Немного помедлив, я решилась.
— Принеси мне, пожалуйста, трусы, — засмущавшись, ответила я.
– Трусы? –переспросил он, удивившись. Я кивнула.
— Принесу, принесу вечером, — успокоил меня Волька.
Я долго смотрела на его удаляющуюся фигуру на велосипеде, поднимающим за собой столб летней пыли.

Вечером вся семья пришла меня навещать, Шуры только не было. Волька всех подвел к хорошо знакомому ему окну. Все заговорили наперебой. Жалели меня, сказали, что передали для меня гостинцы, говорили, чтобы я ела и поправлялась, а то скоро- в школу.

Я кивала головой и ждала. Волька подошел к сетке.
– Я трусы тебе принес и рубашечку, — сказал он шепотом.
— Спасибо, Воль, — также шепотом ответила я с благодарностью.
На следующий день я могла кувыркаться вместе со всеми…

Время в палате пролетело быстро, в начале августа меня выписали домой. И вот мы –дома, в комнату зашли вместе с Волькой.
В центре комнаты, освещенной полуденным августовским солнцем, прямо на столе стояли … маленькие сапожки!

-Я обещал тебе сапожки. Вот, сшил! Принимай! — сказал брат и засмеялся.
Я прижала к себе сапожки, и замерла от переполнившего меня счастья.
Сапожки были необыкновенные : головки хромовые, из черной кожи, а голенища – из серого брезента, комбинированные. Но выглядели они очень симпатично, тем более мне в школу идти. Для послевоенного времени они были просто прекрасны!

Я их одела — в самый раз! Внутри- фланелевая подкладка, мягко и тепло. В них я и пошла в первый класс. Носила всю осень, до валенок.
По прошествии времени, я подозревала, что сапожки шили, видимо, всем коллективом мастерской, там все знали, как переживал за меня брат. Но я ни разу никому не высказала своего предположения. Пусть будет так, как сказал мой дорогой брат!

© Алла Курмаева